Михаил, добрый вечер! В Москве есть такое издательство «Пробел-2000», у них своя типография, директор — Иван Алексеевич Плигин. Если надо свяжу, напишите мне.
Да, действительно, если в себя не слишком влюблен, то пишешь все труднее — и все уверенней, одновременно, ответственней за слово. У меня там неточность: не порог восприятия, а порог возбуждения «поэтической мышцы».
Добрый день всем! Ольга задела хорошую тему, о которой давно хотел высказаться — применительно к стихам. Есть какой-то порог чувствительности, когда ощущаешь впечатление так, что хочется его понять, его развить, когда цепляет неожиданная гармония, в привычном или нет — не важно, вот тогда берешься писать, мучаешься, чтобы найти ход мысли поточнее, звук по гармоничнее, слово — неожиданней. А вот когда порог восприятия снижен — это и есть графомания, по-моему, она может быть у самого начитанного человека. Разболтанность, когда все представляется одинаково ценным — и новое, свое, переживаемое, и старое, уже кем-то высказанное, окуклившееся в восприятии…
Как стихотворение, его обсуждать не имеет смысла: нет ни своих образов, ни своей мысли, ни свежих рифм, ни оригинальных деталей, зато в достатке скачки ритма. А как прописи — можно и в рамку повесить.
Ставлю сюда, поскольку вне конкурса. Но вне темы быть не захотел. * * *
Во имя отца и сына, отцова святого духа, мама, скажи, — отныне всё будет глупо и глухо?
Утюжит тоска пейзажи катками дождя и дыма, мешая перед продажей виды Пекина и Рима.
Теперь, когда падает тонус, задушенный холестерином, и всё, до чего дотронусь, снова простая глина, и неприменима воля, и не тревожит сила, мама, напрасно, что ли, отец тебя видел красивой?
Я помню, ты жить не хотела и после отца умирала. Мама, ответь мне, тело – это пустая рана?
И мама мне отвечает, не зная вех и событий: «Один – это знак печали. Покуда живы – любите».
Всем — добрый день! А распределение ролей в семье программистов — проблематично, матриархат смешон не менее, чем патриархат (скажите, с какого начала в семье, допустим, Толстого духовный центр — жена? И, допустим, у Сахарова? духовный центр — кто создает духовные ценности, а не только их поддерживает). Так что именно надо в семье разговаривать, а не сигнализировать только — делай, как я. Разговаривать — это и есть договороспособность, когда человек отвечает в каждом конкретном случае за соблюдение принципов, которые он, возможно и отвлеченно, пытался проповедовать. Понимание, где в конкретном случае спрятаны эти принципы — это во многом и есть воспитание. Для этого в семье должен быть развит понятийный аппарат, а он складывается именно что в разговорах, в семейной культуре.
Думаю, и сегодня можно заметить старую истину: стихи о поэзии получаются полнее, объемнее, честнее, если пишешь не о себе. Для иллюстрации хочу привести часть сегодняшнего стихотворения поэта Анны Креславской, живущей в Голландии: об ушедших только сон и остался, но и он угасает постепенно… память слабая антенна, не доносит голоса… вот и мне найти бы где бы друга, вышедшего в небыль, словно бы на миг за двери, на каких-то полчаса… было тяжело поверить. и такое растворенье навсегда мне ненавистно. потому что не был стар. хоть и был в известном смысле настоящим superstar.
звёздной музыкой увенчан, как положено поэту, он любил стихи и женщин и друзьями дорожил… и когда припомнишь с болью, как мотался он по свету, облик весь, улыбку, смех ли невозможность жить во лжи, вспышку мысли, юмор колкий, беззащитность и печалью тронутую складку рта — понимаешь, что не только слово это красота…
про слова же сказ отдельный: под руку к нему летели был неровен их полет… он их согревал украдкой и уже в ином порядке, как дыхание рот в рот, на божественных качелях рифмы реяли и пели и не таяли во мгле. и порядок сей волшебный больше не произойдёт. впрочем, может, происходит что-нибудь в подобном роде… но уже не на земле.
потому что все поэты, так же, как и не поэты — кто любил, тот знает это — тут в единственном числе.
* * *
Во имя отца и сына,
отцова святого духа,
мама, скажи, — отныне
всё будет глупо и глухо?
Утюжит тоска пейзажи
катками дождя и дыма,
мешая перед продажей
виды Пекина и Рима.
Теперь, когда падает тонус,
задушенный холестерином,
и всё, до чего дотронусь,
снова простая глина,
и неприменима воля,
и не тревожит сила,
мама, напрасно, что ли,
отец тебя видел красивой?
Я помню, ты жить не хотела
и после отца умирала.
Мама, ответь мне, тело –
это пустая рана?
И мама мне отвечает,
не зная вех и событий:
«Один – это знак печали.
Покуда живы – любите».
* * *
Отраву пью, не радуясь и яду.
Скучна необходимая печаль.
Любовь не снимет напряженье взгляда.
Не обнадёжат руки на плечах.
Покой и злоба, ничего не надо.
Движенье — частный вид паралича.
Жалею на нелепое заряда,
а на большое — кровь не горяча.
Косноязычье, сон, оцепененье,
обвал внутри, обман сопротивленья.
Рука не дрогнет и тверда, как лёд.
Лицо и зеркало, леса, моря и горы
затворены на прочные затворы.
Люблю! Но это всё пройдёт…
70-е
об ушедших только сон
и остался, но и он
угасает постепенно…
память слабая антенна,
не доносит голоса…
вот и мне найти бы где бы
друга, вышедшего в небыль,
словно бы на миг за двери,
на каких-то полчаса…
было тяжело поверить.
и такое растворенье
навсегда мне ненавистно.
потому что не был стар.
хоть и был в известном смысле
настоящим superstar.
звёздной музыкой увенчан,
как положено поэту,
он любил стихи и женщин
и друзьями дорожил…
и когда припомнишь с болью,
как мотался он по свету,
облик весь, улыбку, смех ли
невозможность жить во лжи,
вспышку мысли, юмор колкий,
беззащитность и печалью
тронутую складку рта — понимаешь, что не только
слово это красота…
про слова же сказ отдельный:
под руку к нему летели
был неровен их полет…
он их согревал украдкой
и уже в ином порядке,
как дыхание рот в рот,
на божественных качелях
рифмы реяли и пели
и не таяли во мгле.
и порядок сей волшебный
больше не произойдёт.
впрочем, может, происходит
что-нибудь в подобном роде…
но уже не на земле.
потому что все поэты,
так же, как и не поэты — кто любил, тот знает это — тут в единственном числе.
отойди и опять огляди,
возвратившись глазами назад,
те слова, что блестят впереди.
Там, за зеркалом новых картин,
ты другим узнаешь себя
и вернёшься неукротим,
и слова отползут, шипя.
Ты не бойся, шагни сквозь них,
перечтёшь их смыслы сполна —
и пронзающий звук возник,
будто лопнула пелена.
В многой мудрости много змей,
в многих красках – соблазн бытия.
Захвати и в груди согрей
то, что выстрелило в тебя.