Для справки: гопота — это те, кто идут на «гоп--стоп», то есть — разбой, люди, которые создать ничего не могут по определению. Вы так себя позиционируете? И всех тех, с кем праздновали? Думаю, здесь лингвистическая неграмотность. А покинул я вас, труженик вы наш, после 42 лет трудового стажа.
9 мая у нас, у «ленинцев», пару десятков лет была эстафета. Улицы в Уфе перекрывались, на расчисленных перекрестках центра стояли спортивные организаторы с секундомерами, по улицам бежали разномастные легкоатлеты, по каждой масти отдельно проводился зачет. На особо значимых этапах стояли корреспонденты в толпе с секундомерами, потом они сами бежали или чапали в редакцию и писали отчеты об увиденном, а я, уже как ответсек, складывал из этих отчетов мозаику «Эстафеты газеты „Ленинец“. А вот главный редактор у нас был новенький, только что из обкома комсомола. Но к обычаю отметить такое дело за общим столом отнесся по-мужски, без раздумий. Звали его Уильдан. Заметки ушли уже в типографию, там их в металлическом виде рассовывали по полосам, так что у нас было время отметить всем вместе — и разойтись. Кто по домам, а кто по рабочим местам. И вот, поднимая стакан, я и сам встал и сказал об этом дне, о том, что он значит — и значит много, потому что очень много людей погибли для того, чтобы он наступил. Ребята тоже встали, а новенький, Уильдан, остался сидеть и слегка недоуменно посмотрел на меня, стоящего, снизу. „Встанем!“ — сказал я. Помедлив, он встал. И не чокаясь мы выпили. Думаю, что и по обкомам-райкомам в этот день выпивали, может быть — в своих иерархических ячейках. Отмечали праздник. А вот отмечать память погибших — здесь я не уверен. По крайней мере Уильдан такого не видел. Это уж потом под песни по радио и ТВ как-то привился „праздник со слезами на глазах“. А уж совсем потом — ненавистный „Можем повторить!“, с гонором разрешенной гопоты. Как хорошо, что она повторить-то и не может! Вот такая эстафета с разномастными этапами…
Я думаю, в связи с вашей репликой, об уровнях: нет, не глубины и сложности, а таланта. Здесь соединяются Гумилев и Есенин, Рубцов и Бродский… Они говорят о новом по-новому — и тогда вы правы.
Спасибо, вы отметили то, что я старался написать. Геродот сравнивал фракийцев с индийцами жалел, что нет у них единого сильного царя… Через сто лет ойкумена получила Александра — и захлебнулась кровью.
Я бы не сказал, что 133 прочтения за день — это «оставили без внимания». Просто вы с Сергеем самые отважные, остальные просто боятся комментировать, учитывая людоедское государство.
Забавно. Никто так и не пытается обсуждать стихотворение — два! -, все говорят об одном слове, даже не контексте. Это и есть результат — показатель литературного внимания и понимания.
Не хочу говорить о политике, хотя и могу, я в ней разбираюсь. Но чтобы не противоречить правилам сайта, скажу о нравственности. Первый пункт — видеть реалии, а не ярлыки, кстати, стихотворения, оба в цикле, как раз об этом. И говорить об этих реалиях, чтобы как можно больше подвигнуть людей к рефлексии. Что они там придумают сообща — это уже вторичное, но если в этом процессе будет участвовать много разных, но понимающих реалии, людей — тем вернее результат будет не химерический. Или, по вашему определению, инфантильный. Это и лежит, вообще-то, в основе демократии. Так что занимаюсь открытием глаз. А по части создания механизмов — это уже другой этап, они зависят, на каком уровне начнется желание понимать.
К сожалению, уничтожение собственного молодого поколения и любых окружающих, могущих помешать власти, — это людоедство почти без метафоры. Не стоит кивать на «забор» — мы, по крайней мере, знаем реальные цифры, безо всякой пропаганды.
Понимаете, я с самого начала допускал, что читатели (пусть даже и сами пишущие) дальше яркого слова не пойдут и не увидят иронии, рефлексии, самоиронии и т.д. — что свойственно массе людей. Но удивительно, что ниже следующие образы, мысли, понятия, которые содержат все эти реакции, вообще проходят мимо и приходится отдельно объяснять то, что сразу сказано. Не обижаюсь, это дело читателей, каждый видит только то, на что настроен, а развития, диалектики не видит. Но смешно, простите за сравнение, требовать от Лермонтова, чтобы он каждому читателю в отдельности говорил: «Да, это не о тебе, ты-то всегда моешься...» И уже не смешно, когда обижаются не на то, что твое общество продолжает людоедствовать, а на то, что от отдельного человека ждут покаяния. Да, он лично никого не ел в своей «внутренней эмиграции», допустим. Но защитил ли тех, хотя бы словом, кого рядом ели?
Понимаю Вашу позицию, но у меня другая. Во «внутренней эмиграции» я был до 1987 года, потом активно пытался как-то изменить то, что Вы называете данностью, участвовал в политике, в экологической борьбе, писал о «горячих точках», кому-то помогал, вытаскивал из несправедливой тюрьмы. Уехал уже после 60 — потому что не мог прожить в Москве на пенсию, а в Болгарии ее хватало. Продолжал писать и печататься в России, никогда не смирюсь с данностью, неоднократно писал, от чего зависит будущее страны. Псомотите, хотя бы, текст, с которым я пришел в МСП: «Краткая история присебячивания».
Вы кого упрекаете? тех, кто уехал или тех, кто заставил уехать? Тех, кто вместо того, чтобы «мыть Россию» хвалится ее особенной грязью, зверством, агрессией, пожиранием собственных детей? А насчет помойки, Георгий, я бы Вам посоветовал учиться читать. Где же написано, что вся Россия помойка, а не та ее часть, что в застенке? Ну и так далее. Можете не отвечать, подумайте лучше.
9 мая у нас, у «ленинцев», пару десятков лет была эстафета. Улицы в Уфе перекрывались, на расчисленных перекрестках центра стояли спортивные организаторы с секундомерами, по улицам бежали разномастные легкоатлеты, по каждой масти отдельно проводился зачет. На особо значимых этапах стояли корреспонденты в толпе с секундомерами, потом они сами бежали или чапали в редакцию и писали отчеты об увиденном, а я, уже как ответсек, складывал из этих отчетов мозаику «Эстафеты газеты „Ленинец“.
А вот главный редактор у нас был новенький, только что из обкома комсомола. Но к обычаю отметить такое дело за общим столом отнесся по-мужски, без раздумий. Звали его Уильдан. Заметки ушли уже в типографию, там их в металлическом виде рассовывали по полосам, так что у нас было время отметить всем вместе — и разойтись. Кто по домам, а кто по рабочим местам.
И вот, поднимая стакан, я и сам встал и сказал об этом дне, о том, что он значит — и значит много, потому что очень много людей погибли для того, чтобы он наступил. Ребята тоже встали, а новенький, Уильдан, остался сидеть и слегка недоуменно посмотрел на меня, стоящего, снизу. „Встанем!“ — сказал я. Помедлив, он встал. И не чокаясь мы выпили.
Думаю, что и по обкомам-райкомам в этот день выпивали, может быть — в своих иерархических ячейках. Отмечали праздник. А вот отмечать память погибших — здесь я не уверен. По крайней мере Уильдан такого не видел.
Это уж потом под песни по радио и ТВ как-то привился „праздник со слезами на глазах“. А уж совсем потом — ненавистный „Можем повторить!“, с гонором разрешенной гопоты. Как хорошо, что она повторить-то и не может!
Вот такая эстафета с разномастными этапами…