К его поэзии я всегда относился с напряжением: много слов, банальные мысли «о хорошем», затем советская трескотня по заказу. Мне ценно в нем не прописи, а именно стихотворная мощь, напор, понимание звука, ритма, музыки… С юности повторяю: Письмо про дождь Идут обыденные дожди, по собственным лужам скользя. Как будто они поклялись идти, — а клятву нарушить нельзя… Даже смешно — ничего не ждешь. Никакого чуда не ждешь. Засыпаешь — дождь. Просыпаешься — дождь. Выходишь на улицу — дождь. И видишь только пустую мглу, город видишь пустой. Газировщица скрючилась на углу — упорно торгует водой. А воды вокруг! — Столько воды, просто некуда разливать. Это все равно, что идти торговать солнцем — там, где сейчас ты!.. Послушай, а может быть, и у вас такая же чехарда? У подъезда в глине «газик» увяз, на балконе слоем — вода… Если так — значит, в мире какая-то ложь! Так не должно быть! Нет! Потому что нужно: если мне — дождь, то тебе — солнечный свет. Как дочка, солнечный! Как слюда! Как трескучая пляска огня! У тебя не должно быть дождей никогда. Пусть они идут у меня… А они идут — слепые дожди. Ни деревьев нет, ни травы… Пожалуйста, это письмо порви. И меня за него прости. А впрочем, дело совсем не в нем. Просто, трудно терпеть. Море гудит за моим окном, как поезд, идущий к тебе.
Мой друг и сосед в Болгарии режиссер Андрей Россинский вспомнил балканские связи своего любимого поэта: В 1966 году Роберт Рождественский первым получил премию «Золотой венец» Стружских вечеров поэзии — международного поэтического фестиваля в городе Струга (Македония).
Справедливое замечание, Ирина! Вот открыл книгу «Шепот Вселенной», написанную Брониславой по-русски, сразу захотелось поделиться: Острота ножа обратно пропорциональна его ширине. По крайней мере, так кажется когда он проникает в мягкую беззащитность тела. Но есть и другие широты, другие просторы Есть белые волны времени есть ласковые осколки жемчужин есть ожидания бездонные и хромые есть плач вытесывающий горе не воспринимая тепло и снег. Есть закоулки есть безутешность покинутых санок и снов есть зов зеркал…
Я, к сожалению, не смог выбраться в Бургас, но по словам Брониславы знаю, что фестиваль был очень насыщенным, хотя и компактным. Рад, что Болгария остается площадкой единения славянского слова.
С праздником, дорогие коллеги! Сегодня с утра я написал о нем в ЖЖ i-galperin.livejournal.com/723770.html, а вечером в нашей деревне Плоски будет отмечаться 80-летие читалиште (библиотеки) «Светлина».
Лена, думаю, это лучше спрашивать у Айдара. Знаю, что есть и сейчас молодые авторы, пишущие на башкирском, но ценно ли это, самостоятельно ли — не знаю. Сам Айдар пишет по-русски, руководит литобъединением, занимается и Союзом писателей Башкортостана, редактирует газету «Истоки» — и все это на русском.
Спасибо, Елена, за обращение к близкой для меня теме! Я уехал из Башкирии 30 лет назад, но продолжаю сохранять уважение к таланту и масштабу мысли Мустая Карима, благодаря знакомству с ним удалось близко столкнуться с Расулом Гамзатовым, Давидом Кугультиновым и Кайсыном Кулиевым — его фронтовыми разноплеменными друзьями. Особенности восточной поэзии, ее нарратива никогда не были мне близки по творческому методу, но мне было важно передать ход поэтической мысли Мустая, например, я сделал несколько переводов с башкирского, что-то было опубликовано. Кроме подстрочника изучал и звучание стиха, его ритмику. Мой младший товарищ Айдар Хусаинов великолепно перевел башкирский эпос «Урал-батыр», сейчас переводит народные старинные песни, говорит, что даже в военных темах никогда не встречается воспевание агрессии. Ему легко — он по-настоящему двуязычен, а мне приходилось многое уточнять, не рассчитывая на интуицию. Поэтому я считаю своей лучшей работой перевод стихотворения моего друга Виля Гумерова (по тюркской традиции, он писал под псевдонимом — Кабир Гумер). Виль рано умер, не раскрывшись во весь рост, но и сейчас среди башкирских поэтов остается образцом вкуса глубины. Получается, что мой перевод стал стихотворным памятником ему.
* * *
Могильный камень плечи опустил, как будто на степном водоразделе застыл орёл и смежил дуги крыл, устав искать невидимые цели.
Чья плоть связала камень и орла? Летавший всадник недвижим в могиле. Степь безымянный сон подстерегла и маками своими опоила.
Закат полынный порох подожжёт, но камень и тогда не шевельнётся - он знает, что сгоревшее жнивьё у ног его цветами развернётся.
Личность или общество, дерево или древо — одинаково живут в развитии. Вот когда его нет, тогда и происходит омертвление, а то и скатывание к первобытному, инстинктивному миру. Стратификация общества — это и индийские касты, и разделение на сословия или классы, понятно, что Вы, как думающий человек, не могли пройти мимо. Но обвинять стоит не одних «низших», а и отсутствие социальных лифтов, намеренное — снизу или свыше — упрощение потребностей, уродливое образование и отвращение общества от всего, что заставляет думать, делать выбор.
Сперва соглашусь с теми, кому нравится и размер, и вся остальная техника. Они позволяют думать над тем, верно ли построена мысль. Как человек сейчас сугубо деревенский, сразу вижу одну серьезную натяжку, лежащую в основании образа. Я и сам писал много о сходстве судеб дерева и человека, поэтому включился быстро. Главное, что дерево, как и человек, не бывает только раскидистым или только прутиком. Оно растет, меняется, у него разная жизнь в разные этапы существования. То, что стало стволом, было не единственным, зачастую, побегом. Есть выбор вероятностей, а здесь — какая-то обидная предначертанность, отрицание единства развития, хотя автор и говорит о связи почвы и верхних веток, но в его осуждающем описании каждый элемент чем-то уже виноват. Схизматика, возможно, именно она и оттолкнула Игоря Исаева.Но все мнения не перечеркивают труда — и чисто поэтического, и мировоззренческого. Мало ли мы знаем стихотворений, лукаво скрывающих недоработки авторской мысли…
Благодарю, Виорика! Можно долго отвечать на Ваш комментарий, поэтому дам только тезисно. 1.Сопереживание — это и есть любовь, любовь — не всегда благостное приятие. 2. В одном произведении совершенно не обязательно умещать всю гамму мыслей и чувств, тем более — в маленьком стихотворении. развернуто я пишу о современности в прозе, зайдите на Прозу.ру. 3. Дать читателю надежду, катарсис — это дать ему возможность самому найти внутри себя точки, которые позволяют преодолеть гнетущее состояние.
Примерно так я и представлял логику автора, но и тут есть сомнения. Искрист — это костер, искра отделилась и погасла, бриллиант же бросает отсветы вполне повторяемые при одинаковом освещении. Хотя бриллиант может, видимо, бросать искры, но не быть искристым — то есть, не в этом его особенность, мне кажется. А Вы и ты — это частая путаница, объясняемая примерно вашими словами, но они не обыграны, поскольку подтекст здесь необязателен, не единичен.
Довольно высокий уровень исполнения, поэтому позволяет говорить о внутренних огрехах, которые совсем неочевидны. «Искрист» и «примитивист» — антагонисты, примитив — это всегда в лоб, одним напором, а искры предполагают что-то более вычурное. А в четвертой эпиграмме переход с «Вы» на «ты» неоправдан и не обыгран.
Я стал знакомиться с поэзией Игоря Царева после его смерти, а потом вдруг понял, что знал его не один десяток лет — под другой фамилией, сначала в газете «Труд», а потом в «Российской». И был поражен его скромной гордостью, позволившей ему жить в журналисткой среде неразгаданным, не растраченным. Хорошо, что его друзья стали нашими!
Письмо про дождь
Идут обыденные дожди,
по собственным лужам
скользя.
Как будто они поклялись идти, — а клятву нарушить
нельзя…
Даже смешно — ничего не ждешь.
Никакого чуда
не ждешь.
Засыпаешь —
дождь.
Просыпаешься —
дождь.
Выходишь на улицу —
дождь.
И видишь только пустую мглу,
город видишь
пустой.
Газировщица
скрючилась на углу —
упорно торгует водой.
А воды вокруг! —
Столько воды,
просто некуда разливать.
Это все равно, что идти торговать
солнцем —
там, где сейчас ты!..
Послушай,
а может быть, и у вас
такая же чехарда?
У подъезда в глине «газик» увяз,
на балконе слоем — вода…
Если так —
значит, в мире какая-то ложь!
Так не должно быть!
Нет!
Потому что нужно: если мне — дождь,
то тебе —
солнечный свет.
Как дочка, солнечный! Как слюда!
Как трескучая пляска огня!
У тебя не должно быть дождей никогда.
Пусть они идут
у меня…
А они идут — слепые дожди.
Ни деревьев нет, ни травы… Пожалуйста, это письмо
порви.
И меня за него прости.
А впрочем,
дело совсем не в нем.
Просто, трудно терпеть.
Море гудит за моим окном,
как поезд, идущий к тебе.
1964 г.
Вот открыл книгу «Шепот Вселенной», написанную Брониславой по-русски, сразу захотелось поделиться:
Острота ножа обратно пропорциональна
его ширине.
По крайней мере, так кажется
когда он проникает в мягкую беззащитность тела.
Но есть и другие широты, другие
просторы Есть белые волны времени
есть ласковые осколки жемчужин
есть ожидания бездонные и хромые
есть плач вытесывающий горе
не воспринимая тепло и снег.
Есть закоулки есть безутешность
покинутых санок и снов
есть зов зеркал…
* * *
Могильный камень плечи опустил,
как будто на степном водоразделе
застыл орёл и смежил дуги крыл,
устав искать невидимые цели.
Чья плоть связала камень и орла?
Летавший всадник недвижим в могиле.
Степь безымянный сон подстерегла
и маками своими опоила.
Закат полынный порох подожжёт,
но камень и тогда не шевельнётся -
он знает, что сгоревшее жнивьё
у ног его цветами развернётся.